* * *
Когда автобус остановился возле «пригородной» платформы Кислоярского автовокзала, Серапионыч пригласил Надю и Василия к себе:
– Посидим, побеседуем в узком кругу. Александра Иваныча, как водится, помянем...
– А Васятка где, у вас? – спросил Дубов.
– Нет нет, у вашей хозяйки, у Софьи Ивановны, – ответил доктор. – Кстати, строго между нами: я ему добавил в чай одну сотую миллиграмма своего эликсира для успокаивающего и снотворного воздействия. Васятке теперь это необходимо, тем более что он знает все про отца Александра.
– Значит, вы все таки проговорились! – возмутилась Чаликова.
– Нет нет, Наденька, он сам обо всем догадался, – вздохнул Серапионыч. – Мне только осталось подтвердить. Да вообще то я с самого начала понимал, что Васятку не обманешь.
– И как он?.. – не очень определенно спросила Чаликова.
– Вы, Надя, всех меряете по себе, – печально улыбнулся доктор. – Нет, ну конечно, первым его порывом было скорее возвращаться в Царь Город, и все такое. Но когда я ему объяснил, хотя вообще то мог и не объяснять, и так все ясно, что Александру Иванычу уже не поможешь, а только сам пропадешь, то Васятка согласился остаться. Хотя бы на какое то время, пока все уляжется и о нем забудут. Правда, не совсем понятно, как мы об этом узнаем...
– Есть способ, – понизил голос Василий, чуть скосив глаз в сторону чаликовского саквояжа, где хранился «херклаффский» кристалл.
За этими разговорами путники и сами не заметили, как добрались до серапионычевского дома. В подъезде они столкнулись с дамой, выносящей мусорное ведро.
– Наталья Николаевна! – обрадовалась Чаликова, узнав соседку учительницу, которая за двадцать лет, прошедших со вчерашнего дня, почти совсем не постарела.
– Это моя гостья, Надежда Чаликова, – пояснил доктор. – По моему, я вас как то уже знакомил?
– Нет, не припомню, – ответила Наталья Николаевна, крепко пожимая Наде руку, – но очень рада познакомиться. Здравствуйте, Василий Николаич.
И Наталья Николаевна неспешно прошествовала к мусорным контейнерам.
– Эта женщина обладает поистине феноменальной памятью, – вполголоса произнес Серапионыч, когда они поднимались по лестнице. – Не сомневаюсь, что она вас узнала.
– Двадцать лет спустя? – изумилась Надежда.
– Если что, Наденька, вы – дочка той учительницы, которая приезжала ко мне в гости с Севера, – предупредил Серапионыч.
– А Васятка? – спросил Дубов, в душе слегка посмеиваясь над осторожностью доктора. – Может быть, клон с того мальчика, что гостил у вас вместе с Надей?
– Чего нибудь придумаем. – Серапионыч отпер двери. – Прошу.
На сей раз в холодильнике и в кухонном шкафу у доктора нашлись более вкусные кушанья, чем «Завтрак туриста», а в баре – отнюдь не медицинский спирт, а бутылочка «Киндзмараули». Выпив пару рюмочек, Надя немного «оттаяла» и даже нашла в себе силы вкратце рассказать Серапионычу обо всех событиях минувшего дня. А после третьей раскрыла саквояж и извлекла оттуда кристалл:
– Хочу проверить, действует ли он только в параллельном мире, или у нас тоже. Владлен Серапионыч, скажите не задумываясь, кого бы вы хотели увидеть.
– Ну, хоть Наталью Николаевну, – не задумываясь, сказал доктор.
Надя поставила кристалл на журнальный столик большой гранью кверху, и тут же там изобразилась соседка – она сидела на стареньком кресле в скромно обставленной комнате и читала «Учебник математики для средней школы».
– Удивительный человек, – заметил доктор. – Уже лет десять на пенсии, а в курсе всех педагогических новшеств.
– Видимо, бывших учителей не бывает, как бывших шпионов, – пошутила Надя. – Ну, за кем еще пошпионим?
– За дядей Колей, – предложил Дубов. Но поскольку кристалл на это никак не отозвался, то Василий уточнил: – За инспектором Лиственницыным.
Наталья Николаевна тут же уступила место Лиственнницыну – несмотря на поздний час, он находился в своем служебном кабинете, причем не один: напротив инспектора ерзал на стуле поэт Щербина, облик которого свидетельствовал, что вещий сон Серапионыча относительно его дальнейшей участи сбылся, что называется, на все сто процентов.
– Как вы думаете, о чем они речь ведут? – поинтересовался доктор. – Или здесь только изображение, а звука нет?
– Пожалуйста, включите звук, – вежливо обратился к кристаллу Василий. И тут же откуда то из глубин кристалла раздался не очень внятный, но вполне различимый голос Лиственницына:
– Говорили же вам умные люди, что пьянство, да еще в сочетании с азартными играми, до добра не доведет! И вот, пожалуйста, чем это кончилось. – Инспектор пододвинул к себе протокол и с выражением зачитал: – "Едя на пригородном поезде Кислоярск – Островоград, гражданин Щербина, будучи в средней степени алкогольного опьянения, произвел дергание тормозного устройства, в дальнейшем именуемого стоп краном, что вызвало спонтанное остановление поезда и упадок части пассажиров на пол. На предварительном допросе гражданин Щербина мотивировал свои хулиганские действия нижеследующе: «Прямо под стоп краном была размещена реклама игорного дома „Черная шавка“ с надписью: „Дерни удачу за хвост – выиграй Джек Пот“. Приняв стоп кран за хвост удачи, я дернул за него, но вместо Джека Пота получил привод в милицию». – Инспектор отложил протокол в сторону и устало глянул на Щербину: – Теперь я должен вас оштрафовать, а что толку? Вы ведь все равно не заплатите, потому что нечем.
– Нет нет, я заплачу, – залопотал Щербина. – Вот продам партию рейтузов... Кстати, Николай Палыч, вам не нужны рейтузы?
– Нет, спасибо, – решительно отказался инспектор. – Да что толку, если вы их даже и продадите. Все равно ведь выручку пропьете, или в Бинго проиграете!
– Ну почему сразу проиграете? – оживился Щербина. – Должен же я хоть раз выиграть!..
– А кстати, это не ваши стихи? – перебил Лиственницын и с выражением зачитал по памяти:
– Проиграл зарплату в Бинго,
И бранится вся родня.
Лучше уж собака динго
Покусала бы меня!
– Вот до чего людей водка доводит, – вздохнула Чаликова.
– Если бы только водка, – возразил Дубов. – Тут и еще многое другое. Я ведь давно знаком со Щербиной и многое мог бы порассказать...
– Все это, конечно, очень занятно, – перебил Серапионыч, – но что будет, если такой кристалл попадет в руки преступников? Мое мнение – его нужно куда нибудь подальше запрятать. А еще лучше – отдать Чумичке.
– Так и сделаем, – легко согласился Дубов. Надя молча кивнула. – Кстати, давайте посмотрим, что происходит в том мире.
– А это возможно? – засомневалась Надя.
– Заодно и проверим, – чуть улыбнулся Василий.
Изображение на большой грани замутилось, потом пошло черными и белыми полосами. Еще через двадцать – двадцать пять секунд полосы стали постепенно бледнеть и сделались почти прозрачными, а потом грань отразила полутемные стогны Царь Города. Насколько можно было понять, грабежи и бесчинства уже прекратились, а по улицам патрулировали смешанные отряды из стрельцов и людей в обычных кафтанах – что то вроде народного ополчения или старого доброго ДНД.
– Ну, слава Богу, что еще так, – с облегчением вздохнула Чаликова. – Хоть какой то порядок. Интересно, кто там теперь у власти?
И хотя Надя сказала это, обращаясь как бы и ко всем, и ни к кому, кристалл тут же «вывел на экран» некое маловыразительное помещение, где за столом восседали несколько человек, среди коих Дубов и его друзья тут же узнали Путяту.
– Ч что это значит? – дрожащим голосом проговорила Чаликова. – Его же съели?..
– Ну, насколько я понял, господин Херклафф не только людоед, но и колдун, – дельно заметил Серапионыч. – Сначала съел, а потом, так сказать, восстановил съеденное.
Василий вглядывался в грань кристалла, но сходу удалось определить только двоих – Рыжего и Патриарха Евлогия. Главный водопроводчик сидел с каменным выражением лица и, казалось, был погружен в глубокие думы, а Патриарх поглядывал на Путяту с какой то, как показалось Дубову, боязливой неприязнью.
Рядом с царем примостился неприметный с виду господин, на которого Василий даже не обратил бы особого внимания, если бы не узнал в нем того человека, что суетился на похоронах отца Александра и про которого Чумичка говорил, что он – из той же шайки, глава которой покоился под развалинами Храма на Сорочьей улице.
И лишь про пятого за столом Дубов мог с уверенностью сказать, что видит его впервые. Это был человек средних лет с умными выразительными глазами и слегка восточными чертами лица. Одет он был так, словно угодил на царское совещание откуда то из ночлежки или даже острога – на нем было рваное нищенское рубище, прикрытое роскошной шубой, явно у кого то одолженной. Но несмотря на все это, остальные смотрели на странного оборванца с уважением и даже немного заискивающе.
Речь шла о предметах скорее нравственного свойства.
– Почему дела у нас в стране идут через пень колоду? – задавался вопросом Путята. И сам же отвечал: – Потому что мало внимания уделяем воспитанию наших подданных, мало приобщаем их к высокому искусству... Господин Рыжий!
– А? Что? – вздрогнул Рыжий, оторвавшись от своих раздумий.
– Вы, кажется, последним из нас видели князя Святославского, – продолжал царь. – Знаете, где он теперь? Мне он нужен.
– Боюсь, Государь, что теперь от Святославского много пользы не будет, – все еще думая о чем то своем, сказал Рыжий. – Его надо брать утром, когда он опохмелится. но не успеет загулять по новой...
– Ну хорошо, утром так утром, – согласился Путята. – Глеб Святославович, вы уж проследите, чтобы князь с утра не запил. А то знаю я его!
– Проследим, Государь, не изволь беспокоиться, – откликнулся «неприметный господин». – Разрешите полюбопытствовать, на что он вам так срочно понадобился?
– Ну, я ж говорил, наша главная задача – приобщить народ к искусству. Как вы думаете, ежели бы люди были бы приобщены к полету Высокого Духа, то они учинили бы сегодняшние бесчинства?
– Еще как учинили бы! – ляпнул Рыжий.
– А вот и ошибаетесь! – с азартом подхватил Путята. – Все беды от того, что нашим славным скоморохам негде давать представления. Великий Софокл на базарной площади – это ж курам на смех. А для этого нужен такой дом, про который бы сказали – вот он, истинный Храм Высоких Искусств!
– Чтобы такой выстроить, Государь, много средств нужно, – подал голос незнакомец в шубе не по размеру. – А злата, как я понимаю, в царской казне совсем не густо.
– Истину глаголешь, боярин Ходорковский, – закивал царь. – Посему до той поры, покамест не построим, будем давать представления в храме Ампилия Блаженного. А заодно переселим туда и князя Святославского со всем его Потешным приказом.
– Что ты вещаешь, подлый нечестивец! – вскочил Евлогий. – Не позволю Храм Божий сквернить!
– А кто тебя спрашивает, Ваше Высокопреосвященство, – пренебрежительно бросил Путята. – Впрочем, если хочешь, то переезжай со своими попами в Потешный приказ. А в Ампилии завтра же начнем готовить новую постановку.
– Государь, а удобно ли играть в Храме этого... как его, Софрокола? – осторожно спросил Глеб Святославович.
– А кто вам сказал, что начинать будем с Софокла? – весело пожал плечами царь. – Для почину попрошу князя Святославского поставить галльскую комедь «Шлюшка Маруся и ее полюбовнички». А заодно и сам в ней сыграю.
– Кого? – изумился боярин Ходорковский.
– Марусю, вестимо! – радостно сообщил Путята.
Евлогий со всех сил грохнул по полу посохом:
– Будь ты проклят Богом и людьми, гнусный самозванец! Отряхаю прах с ног моих и покидаю сие нечестивое сборище. А завтра всем скажу, кто ты есть на самом деле!
И Его Высокопреосвященство с неожиданной прытью кинулся прочь.
– Говори, что хочешь, – крикнул ему вослед самозванец. – Кто тебе поверит, когда ты сам же меня благословлял?!
– Государь, а не слишком ли вы круто с ним? – почтительно спросил Глеб Святославович.
– Да, чего то я малость погорячился, – самокритично согласился «Государь». – Ну ладно, чтобы не выступал много, так уж и быть, разрешим ему в те дни, когда не будет представлений, проводить в Ампилии его дурацкие богослужения... Глеб Святославович, об чем бишь я толковал, когда ихнее Преосвященство меня сбило с панталыку?
– О том, что вы собираетесь играть шлюшку Марусю, – напомнил Глеб Святославович.
– Да да да, вот именно, – подхватил самозванец. – А в образе Марусиного любовничка я вижу нашего почтенного градоначальничка, сиречь князя Длиннорукого. Кстати, где он?
– В дороге, – сообщил Глеб Святославович. – Ты ж сам, Государь, отправил князя послом в Ливонию, а на его место назначил господина Рыжего.
– Неужели? – Путята удивленно обернулся к Рыжему.
Рыжий молча извлек из под кафтана царский указ и предъявил его Путяте.
– Да уж, после... после нынешнего происшествия что то с памятью у меня стало, – ничуть не смутился самозванец. – Так что будьте уж так любезны – коли я еще чего позабуду, то напоминайте безо всякого стеснения!..
– Ну, что скажете? – Серапионыч оторвался от «экрана» и проницательно глянул на друзей.
– Дело ясное, что дело темное, – рассеянно откликнулся Дубов.
– Из огня, да в полымя, – добавила Чаликова. – Ясно одно – Васятке в этот гадюшник возвращаться никак нельзя.
– Я так думаю, что нам пока что надо бы проследить за развитием событий, – в раздумии промолвил доктор, – а уж потом решим, стоит ли вмешиваться. А то как бы еще хуже не вышло!
– Что ж, пожалуй, – не очень охотно согласилась Надя. Не то чтобы она разделяла докторскую осторожность, но опыт последних дней наглядно подтверждал его правоту. – Вася, а как вы считаете?
– Да да, Наденька, я с вами полностью согласен, – невпопад ответил Василий. Как только Надежда с Серапионычем затеяли обсуждение извечного вопроса «Что делать?», Дубов наклонился к самому кристаллу и что то чуть слышно прошептал. Самозванец и его соратники тут же исчезли, и по грани побежали полосы, которые сначала были черно белыми, а потом незаметно начали принимать различные цвета.
– Признайтесь, Вася, вы что то задумали, – сказала Надежда, невольно любуясь необычною цветовой гаммой. – Должно быть, попросили кристалл о чем то таком, на что он не способен.
– И я даже догадываюсь, о чем, – добавил доктор.
– Да, – кивнул Василий. – Знаете, я в последние дни ловлю себя на том, что поступаю совершенно нерационально и нелогично. И ничего не могу с собой поделать. Вернее, даже не столько не могу, сколько не хочу. Вот, например, когда я решил задержаться в Царь Городе. Да, конечно, устроить побег боярина Андрея. Но главное то для меня было в другом – отплатить Путяте за его хамство. Хотя раньше я такие пустяки и в голову никогда не брал. А теперь... Я прекрасно понимаю, что это невозможно, потому что невозможно. И тем не менее попросил кристалл показать... показать Солнышко. Я знаю, что вы скажете – что «того света» не существует, а если он и есть, то его нельзя увидеть, даже через колдовской кристалл. Но ведь вы же видели Солнышко вчера!
– Вчера двадцать лет назад, – мягко уточнила Надя. Ей было искренне жаль Василия, а в голове мелькнула мысль: непременно надо завтра сходить на почтамт и позвонить в Москву родителям и Егору, сказать, что помнит и любит их.
Дубов оторвал взгляд от кристалла и посмотрел на часы:
– Уже три с половиной минуты. Подождем еще полторы, и если ничего не будет – значит, увы.
Однако на исходе четвертой минуты полосы стали рассеиваться, и вскоре грань кристалла показала некое помещение, более похожее на мастерскую художника: стена была завешана картинами, некоторые стояли на полу прислоненные к стенке, а посреди комнаты стоял мольберт с неоконченным лесным пейзажем, над которым трудился человек в очень коротких джинсовых шортах и шлепанцах на босу ногу. И хотя со спины его лица почти не было видно, Василий изумленно прошептал:
– Это он...
Надя и Серапионыч пригляделись. Действительно, волосы у художника были такими же ярко рыжими и коротко подстриженными, как у юного Гриши Лиственницына, а когда он приоборачивался, то его профиль тоже очень походил на Солнышкин. И все равно – верилось с трудом.
Надя пыталась рассуждать логически: «Кристалл в поисках заданного сначала „сканирует“, или, проще говоря, „прочесывает“ ту реальность, в которой находится, затем параллельную, а уж потом то, что находится за пределами их обоих. Поэтому то Наталью Николаевну он показал сразу, Царь Город – с небольшой задержкой, а это...» Надя даже в мыслях затруднялась или не решалась обозначить тот мир, краешек которого приоткрылся в кристалле.
Серапионыч пребывал в некотором смятении. Всю свою долгую жизнь он придерживался материалистических взглядов, и даже существование параллельного мира объяснял «по науке», выдвинув теорию, скорее, впрочем, фантастическую, нежели научную: будто бы несколько веков назад в результате некоего катаклизма наша планета Земля разделилась (или расщепилась) надвое, и с тех пор обе планеты движутся параллельно с минимально возможным интервалом, отчего определить наличие второй Земли обычными средствами невозможно. И лишь в определенных местах, вроде Горохова городища, и при определенных условиях (после заката и до восхода Солнца) возможен переход с одной планеты на другую. Но теперь он наблюдал в кристалле того самого Гришу Лиственницына, которого почти двадцать лет назад видел у себя в морге с ранениями, несовместимыми с жизнью. И, что еще удивительнее, молодой человек в кристалле при несомненном сходстве с мальчиком, которого все звали Солнышком, выглядел приблизительно на столько лет, сколько ему было бы, доживи он до наших дней. Доктор понимал, что какое то научное объяснение всему этому должно быть, но пока что ничего придумать не мог.
Василий же, в отличие от своих друзей, ни о чем не думал. Он просто резко подался вперед, чтобы лучше разглядеть изображение на грани. Но тут художник, порывисто бросив кисть на пол, обернулся к зрителям, и его лицо просияло, на миг став таким же детски беззаботным, каким его запомнили все, знавшие Солнышко при жизни.
– Вася! – раздался крик, от которого все вздрогнули, таким он был не то чтобы громким, а живым и явственным, словно звучал где то здесь, рядом, а не из «загробного» мира. – Васька, давай сюда!
Дубов нагнулся еще ближе к кристаллу, и вдруг произошло нечто такое, чего никто не ожидал: Василий в мгновение ока исчез, а его изображение оказалось в грани кристалла, в объятиях Солнышка.
– Что за чертовщина! – в сердцах проговорил Серапионыч и привычно потянулся за скляночкой.
– Это ловушка, – обреченно прошептала Надежда, без сил откинувшись на спинку кресла. – Они его убьют, а мы ничего не сможем поделать.
– Кто убьет? – не понял доктор.
– Помните, как у Бредбери? – через силу проговорила Надя. – Сейчас Солнышко превратится в Глухареву, в руке появится кинжал, и она вонзит его Васе в спину!
– Погодите, Надюша, может быть, все не так страшно, – пытался увещевать доктор, но Чаликова резко дернулась к кристаллу, будто надеясь следом за Василием попасть в «закристалье», и, конечно же, наткнулась на холодную гладкую поверхность.
– Вася, будьте осторожны! – крикнула Надежда, будто Вася мог ее услышать.
Неизвестно, услышал ли Дубов чаликовский крик, но Солнышко, похоже, не только услышал, но и увидел Надю. Радостная детская улыбка еще раз осветила лицо художника, и тут же поверхность кристалла медленно померкла.
– Знаете, Надя, ваше предположение насчет Бредбери и Глухаревой – оно вроде бы логично, – заметил Серапионыч. – Но у меня есть одно возраженьице. Всего одно, и к тому же лишенное всяческой логики.
– Какое? – обернулась к нему Чаликова.
– Наденька, вы только что видели улыбку... Ну, скажем так, молодого человека в кристалле. Не далее как вчера вы видели, как улыбался Солнышко, будучи ребенком. А теперь скажите, способна ли так улыбаться достопочтеннейшая госпожа Глухарева?
– Понимаю, вы меня пытаетесь успокоить, – как то даже чуть обиделась Надя. – Не надо, Владлен Серапионыч, я совершенно спокойна!..
* * *
Поселившись в Царь Городе, на первых порах Михаил Федорович не предпринимал никаких резких действий: он приглядывался, собирал информацию, анализировал и делал выводы. И всякий раз выводы были одни и те же – чтобы изменить положение к лучшему, следовало кардинально менять систему государственного управления. Но это было невозможно, пока на престоле находился царь Дормидонт, в окружении которого преобладали взаимоконкурирующие олигархи и коррумпированные чиновники (то есть, выражаясь понятнее – мздоимцы и казнокрады, враждующие друг с другом).
Итак, задача была поставлена, и Михаил Федорович, засучив рукава, приступил к ее осуществлению. От физического устранения Дормидонта он отказался сразу, поскольку считал такой способ слишком примитивным и недостойным себя. Более привлекательным выглядел дворцовый переворот, и Михаил Федорович даже начал разрабатывать несколько вариантов его реализации, однако на этом направлении перспективы представлялись весьма сомнительными: при любом раскладе на престол сел бы кто то из великих князей, родственников Дормидонта, а все они, как на подбор, были насквозь коррумпированными, да в придачу еще и горькими пьяницами, под стать самому Государю. Исключение по обоим пунктам составлял, пожалуй, лишь князь Борислав Епифанович, но данная кандидатура Михаила Федоровича никак не устраивала – воззрения князя по большинству вопросов не то чтобы не совпадали, а были почти диаметрально противоположны планам Михаила Федоровича.
Однако Михаил Федорович не терял время в раздумьях – он исподволь, день за днем, плел широкую сеть агентов, резидентов и просто осведомителей, собирал компромат, наводил связи с различными слоями Кислоярского общества, вплоть до самых высших. Тогда же он познакомился с Глебом Святославовичем – скромным служащим Тайного приказа, который считал, что его ведомство работает по старинке и оттого не выполняет в должной мере своего высокого предназначения. Однако все дельные предложения Глеба Святославовича его начальство, привыкшее работать как раз по старинке, разумеется, неизменно клало под сукно. Зато Михаил Федорович сразу заприметил Глеба Святославовича, оценил его деловые качества и неподдельную страсть к работе. Вскоре Глеб Святославович сделался «правой рукой» Михаила Федоровича, который не только доверял ему самые деликатные поручения, но и, в отличие от начальства Приказа, внимательно выслушивал все его предложения и многое, что называется, «брал на вооружение».
Именно Глеб Святославович как то в доверительной беседе заметил, что вот бы, дескать, завести у нас порядки, как в Белой Пуще у князя Григория. Михаил Федорович очень этим заинтересовался, навел справки, более того, самолично побывал в Белой Пуще, где познакомился с тамошней системой государственного управления и даже имел аудиенцию у главы государства, князя Григория Первого Адольфовича Лукашеску, графа Цепеша, владетеля Белопущенского и прочая и прочая и прочая.
Проанализировав увиденное и услышанное в Белой Пуще, Михаил Федорович пришел к выводу, что именно такая модель государственного устройства идеально подошла бы Кислоярскому царству. Глеб Святославович с ним согласился, но добавил, что вообще то Григорий – не совсем князь, или, вернее, даже вообще не человек, а упырь. Владетелем Белопущенским он стал двести лет назад, обманом женившись на единственной дочке князя Ивана Шушка, а затем отравив тестя и, кажется, даже выпив его кровь. Не веривший в существование упырей и прочей нечисти, Михаил Федорович слова о происхождении князя Григория пропустил мимо ушей, а способ его прихода к власти взял на заметку. Единственное, что отчасти смущало, так это абсолютная неуправляемость князя Григория, но с этим Михаил Федорович надеялся справиться, хотя и не совсем представлял, как.
Вскоре в Белую Пущу отправился господин Каширский, впереди которого бежала профессионально пущенная народная молва, будто бы он – великий лекарь и чуть ли не чародей, способный исцелять все хвори, включая половую немощь, каковою, по конфиденциальной информации, добытой Михаилом Федоровичем, уже более пятидесяти лет страдал князь Григорий. Естественно, глава Белой Пущи тут же зазвал чудо лекаря к себе, и Каширский, прибегнув к помощи гипноза, избавил пациента от импотенции, подкрепив лечение лошадиной дозою «виагры», а заодно и дав ему «установку» искать руки и сердца царевны Танюшки – единственной и любимой дочери Кислоярского царя Дормидонта.
Собственно, князь Григорий этим установкам вовсе не противился – его привлекала не только и не столько перспектива женитьбы на Татьяне Дормидонтовне, которую он ни разу не видел, сколько возможность естественным способом присоединить к своему княжеству еще и Кислоярское царство, а в будущем, как знать, добавить к своему и без того длинному титулу еще и звание царя Кислоярского.
О том, что вышло из этой затеи, мы теперь распространяться не будем – все это в подробностях описано в книге «Холм демонов». Скажем только, что князь Григорий потерпел полное фиаско, а царевна вышла замуж за Рыжего, своего давнего возлюбленного.
* * *
В отличие от Нади и Серапионыча, Василий не задавался ни теоретическими, ни практическими вопросами, а о логике – верной спутнице частного детектива – позабыл начисто.
– Скажи, Солнышко, а тетю Свету я тоже смогу увидеть? – спросил Вася, когда его друг чуть ослабил объятия.
– Ну конечно, увидишь! – радостно откликнулся Солнышко, жадно разглядывая Васю. – И тетю Свету, и дядю Колю, и всех всех всех – но завтра.
«При чем тут дядя Коля – он же еще на этом свете, – мельком подумал Василий, подразумевая Николая Павловича Лиственницына. – Или, наверное, Солнышко имел в виду другого дядю Колю, двоюродного брата тети Светы, он как раз в прошлом году помер...»
Додумать эту думу – что раз он встретил давно умершего Солнышко, а завтра увидит покойных Светлану Ивановну и дядю Колю, то он и сам, стало быть, умер – Василий не успел. А Солнышко тем временем потащил Василия в соседнюю комнату, обставленную скромно, но уютно и со вкусом, хотя и здесь находилось великое множество оконченных и неоконченных картин. У одной стены стоял диванчик, а у другой – платяной шкаф, на верху которого были хаотично навалены книги и художественные альбомы. Под окном стоял колченогий журнальный столик, украшенный бутылью шампанского и вазой с фруктами.
– Погоди, – спохватился Дубов, – ты же был делом занят, наверное, кого то ждал, а тут я свалился, как метеорит на голову...
– Кого я ждал, тот и свалился! – завопил Солнышко. – Да ты раздевайся, располагайся, будь как дома. Да ты и есть дома!
...Прошел час, может быть, два. Сон не шел. Василий лежал на спине, закинув руки за голову. Рядом, по детски прильнув носом к его плечу, мирно спал Солнышко – других спальных мест, кроме дивана, в этой странной квартире не было.
Несмотря на истинную радость от встречи с давно потерянным другом, Дубов не мог не задаваться некоторыми вопросами, от которых никак нельзя было уйти. Не будучи ни твердо верующим человеком, ни убежденным атеистом, Василий с одинаковой вероятностью допускал как существование потустороннего мира, так и его отсутствие. Но при допущении первого он представлял жителей загробного мира в виде неких бесплотных духов, обитающих в некоем Мировом Эфире, а Василий оказался во вполне осязаемой мастерской художника, на более чем прозаическом диване, да и Солнышко вовсе не представлялся бесплотным духом, в чем Вася имел случай только что убедиться – его косточки до сих пор слегка побаливали от бурных объятий при встрече.
«Наверное, бесплотные духи они только для живых, – смекнул Василий, – а между собой...»
Только тут до него дошло, что в таком случае и сам он теперь «бесплотный дух», в то время как бездыханное физическое тело частного детектива Василия Дубова осталось там, на квартире доктора Серапионыча, а сейчас, наверное, уже находится в его же служебных апартаментах.
Но в это как то не очень верилось (или не хотело вериться), и Василий стал перебирать другие возможности, пока, наконец, не пришел к тому же, о чем сразу после его исчезновения подумала Чаликова.
– Как там было в «Марсианских хрониках»? – вспоминал Дубов, даже не замечая, что думает почти вслух. – Как только первые земляне прилетели на Марс, их встретили давно умершие родственники. Потом, когда командир ночевал в так называемом «родительском доме» в одной комнате с покойным братом, он понял, что это ловушка, и попытался уйти. Не помню, что там дальше, но кончилось тем, что всех астронавтов поубивали...
Очень осторожно, чтобы не разбудить Солнышко (или того, кто принял его образ), Василий встал с дивана и, стараясь ступать как можно тише, направился к двери. Но, конечно, в темноте наткнулся на табуретку и с грохотом ее опрокинул. Тут же у него за спиной вспыхнул свет и раздался голос Солнышка:
– Руки вверх! Стой и не оборачивайся!
«Ну, вот и все», – обреченно подумал Василий, но приказание выполнил.
Миг спустя раздался выстрел, и Василий, поняв, что терять больше нечего, резко обернулся. Рядом с диваном стоял улыбающийся Солнышко с двумя пенящимися бокалами:
– Что, испугался? Ну, давай за встречу! – И, хитро улыбнувшись, добавил: – И за Рея Бредбери.
И тут Василий понял: живой или нет, но перед ним действительно стоял Гриша Лиственницын. Ибо сколько Вася помнил себя в детстве, столько же Солнышко устраивал и ему, и всем, кто попадался под руку, всяческие розыгрыши, далеко не всегда безобидные и отнюдь не только первого апреля. И почему то все, даже зная Солнышкину страсть, то и дело на них попадались. Солнышку крепко доставалось и от родных, и от друзей, да и от Васи, который чаще других становился жертвой этих шуточек, но отказаться от них было выше Солнышкиных сил.
– За встречу, – стараясь не показать, что испугался, Вася принял бокал и поднес к губам.
– Ну как? – спросил Солнышко, когда Василий выпил до дна.
– Что – ну как?
– Ты ничего не заметил?
– А что именно?
– Странно, а я туда целых три ложки цианистого калия всыпал.
– Уши надеру, – ласково пообещал Вася.
-----
Страница 33
|